ВОПРОСЫ ИССЛЕДОВАНИЯ КОЛЛАБОРАЦИИ ЧЕЧЕНЦЕВ И ИНГУШЕЙ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ 1941-1945 гг.

Текст специально доработан в 2024 г. профессором Я.З. Ахмадовым для газеты «Аргун».

Проблема коллаборации (т.е. сотрудничества) советских граждан с противником в годы Великой Отечественной войны является, пожалуй, одной из самых малоисследованных в российской историографии; традиция ее изучения едва ли насчитывает четверть века. Однако хороший задел в российской историографии уже существует и в этом плане есть интереснейшие исследования [1]. Определенные подвижки имеются в разрешении проблем коллаборации горцев и казаков Северного Кавказа (в т.ч. чеченцев и ингушей) в годы Великой Отечественной войны, так и в плане исследовании их вклада в общую Победу [2].

Наряду с научной историографией коллаборации народов СССР существует и ярко выраженная псевдонаучная ксенофобская и националистическая литература о характере участия тех же горских народов в Великой Отечественной войне и причинах депортации [3]. Следует отметить специально, что только в 2012 г. целых три российских профессора (доктора исторических наук) из вузов Южного Ставрополья и Средней Кубани вступили в своем очередном опусе на зыбкую почву темы коллаборации чеченцев и ингушей в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. с откровенно ксенофобских позиций [4].

Разумеется, подобные публикации, не содержащие даже намека на какие-либо познавательные научные цели, были подвергнуты критике в научной печати и средствах массовой информации той же Чеченской Республики [5].

Самые мягкие утверждения о сплошном предательстве и измене тех же чеченцев и ингушей в годы Великой Отечественной войны выглядят примерно так: «Активное военное сотрудничество с немецкими властями было особенно характерно для представителей национальных меньшинств Советского Союза, подвергшихся влиянию националистических настроений, рассчитывавших при помощи нацистской Германии обрести свою государственность. Например, в рядах РККА чеченцев и ингушей служило 1/8 призывного контингента. Остальные 7/8 от мобилизации уклонились или же дезертировали» [6, с.188].

Из однозначно одиозных высказываний сложно выбрать что-то понятное хотя бы с точки зрения экзистенциональной ненависти. Вот такой автор как С.Максудов (А. Бабенышев) исследователь, известный не только в России, но и на Западе в качестве «диссидента» (!?) спокойно вменяет горским народам коллективную вину. Более того, он пишет и худшее: «В связи с этим (массовой смертью спецпереселенцев в 1944-1950 гг. от голода и холода. – Я.А.) нередко можно встретить утверждение, что ссылка была геноцидом чеченского и ингушского народов. С этим, однако, трудно согласиться». И далее — «Возвращение вайнахов (из ссылки. – Я.А.) было полной неожиданностью для жителей Грозненской области. Вчерашние предатели вдруг оказались несправедливо пострадавшими гражданами и требовали назад свои дома и огороды» [7, с. 44, 137-138, 150].

Тема коллаборации тех же чеченцев и ингушей может быть объективно исследована только при строгом соблюдении принципов историзма и использовании методов сравнительно-исторического анализа. Невозможно понять явление коллаборации (военной, политической, административной, хозяйственной и т.д.) в годы Великой Отечественной войны на Северном Кавказе и в Чечено-Ингушетии без знания ситуации по всей стране в целом, по прифронтовым областям, республикам и по оккупированным территориям в частности.

Так, население СССР накануне войны составляло до 190 млн. чел. В 1940-45 гг. советскую армию прошло примерно 31-34 млн. чел. (несколько миллионов было призвано вторично). В результате дезертирства в годы войны РККА лишилась по минимуму 1,5 млн. чел. Еще 900 тыс. "отстали" от своих частей в ходе отступления 1941-1942 гг. и жили в зоне оккупации. 500 тыс. мобилизованных "растворились" в неизвестности по пути на наш фронт. 190 тыс. солдат и офицеров было расстреляно по приговору трибуналов. 800 тыс. осуждено в ГУЛАГ и штрафбаты. И, наконец, самое страшное — 5,7 млн. человек оказалось в плену. Более того до 1,5 млн. советских граждан, в основном бывших красноармейцев, вступило в военные формирования гитлеровской армии. Итого – минимум 10 млн. красноармейцев в плену, в бегах, в лагерях, или в немецкой форме. Практически каждый третий.

Из 80 млн. советских граждан (41.9% населения страны), оказавшихся в немецкой оккупации, не менее 20 млн., выполняли трудовую повинность в пользу вермахта и оккупационных властей. Сотни тысяч советских граждан были задействованы в формированиях полиции, охранных отрядов и органах администрации оккупированных областей. В общей сложности 6,5 миллионов советских граждан работали непосредственно на оборонных предприятиях Германии [8; 9, с.3; 10, 270-271; 11, с.238 и др.; 12, с. 227-231].

Сегодня достоверно можно утверждать, что Великая Отечественная война дала миллионы примеров героизма и самопожертвования советских людей, наряду с примерами предательства и измены также миллионов. Причем, когда в войсках противника против сталинского режима, господствующего в стране, с оружием в руках сражаются миллионы, это уже не просто предательство — как указывал А.И. Солженицын, это было общественно-политическое явление сопоставимое с гражданской войной.

В результате напряженной информационной борьбы чеченских и ингушских историков, журналистов и публицистов, твердой позиции руководства Чеченской Республики главные мифы и фальсификации вокруг участия чеченцев и ингушей в Великой Отечественной войне и их депортации, разоблачены и опровергнуты. На сегодняшний день основным документом, на котором строятся обвинения в общенациональном предательстве чеченцев и ингушей фальсификаторов истории и просто патологических ксенофобов, остается докладная записка «О положении в районах Чечено-Ингушской АССР» от 9 ноября 1943 г. составленная заместителем народного комиссара НКВД-НКГБ Богданом Кобуловым в целях подведения политической базы под указ о депортации. Она обильно цитируется везде и всюду в т.ч. и в указанной нами коллективной работе целых трех докторов исторических наук и профессоров [4, с.176-186].

Если говорить по сути справки Б. Кобулова мы имеем отнюдь не ведомственный документ, а политическую фальшивку. Как известно, решение о выселении чеченцев и ингушей было принято руководством еще 11 февраля 1943 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б). Справка Кобулова, написанная осенью 1943 г., была предназначена для обоснования уже принятого сталинского решения.

Кобуловские цифры нигде и никогда более не звучали и не перекликались ни с одним оперативным документом. В Чечено-Ингушетии в годы войны с такими цифрами местный НКВД-НКГБ никогда не работал. В своей конкретной деятельности чекисты, естественно, оперировали совершенно другими цифрами, основанными зачастую также на подозрениях и ложных доносах (но задокументированными и легшими в оперативную разработку, в дело, в карточку, и т.д.) на что обратил внимание еще в 2003 г. М. Музаев [13; 14, с. 297].

Реальная картина внутриполитического положения в Чечено-Ингушской АССР в годы Великой Отечественной войны была, безусловно, сложной, впрочем, как и в любой северокавказской автономии, в Ставропольском, Краснодарском краях и в Ростовской области, да и в других русскоязычных областях.

Приведем ниже сведения о сопротивлении сталинской политике народоубийства в целом по стране и в казачьих областях, почерпнутые в т.ч. и из статьи Ислама Баудинова и Дукувахи Абдурахманова и других источников.

Итак, "В ноябре 1941 г., В …Краснодарском крае ликвидирована банда, возглавляемая бывшим добровольцем белой армии… Кобзевым. Участники банды, рассчитывая на приход и помощь немцев, намеревались организовать восстание в тылу Красной Армии». В декабре 1941 г. здесь же ликвидированы две связанные между собой банды общей численностью 14 чел., возглавляемые бывшими кулаками Семеновым и Язвельским. Дальше хуже: в марте 1942 г. в Спокойненском районе Краснодарского края была «ликвидирована группа в числе 7 лейтенантов, дезертировавших из Красной Армии, возглавляемая Муштой Н.Л.», занимавшаяся и антисоветской пропагандой.

На территории Ростовской области к сентябрю 1941 г. органами НКВД было выявлено 12 банд со 119 участниками, преимущественно из дезертиров и лиц, уклонившихся от службы в Красной Армии...». За вторую половину 1941 г. и январь 1942 г. даже на территории далекой от фронта Новосибирской области органами НКВД было ликвидировано 12 бандповстанческих формирований с 279 участниками в них. Подобные примеры можно множить [15; 16, с. 96].

Пышным цветом разрослось в стране и дезертирство. Л.П. Берия докладывал: "В результате принятых мер органами НКВД СССР с начала войны по 20 декабря с. г. [1941 г.] в тыловых районах задержано по подозрению в дезертирстве 189 137 человек, в том числе: по Ленинградской области — 78 196 и по Московской области — 23 454 (не считая задержаний военных командиров)… Всего в тыловых районах и прифронтовой полосе органами НКВД задержано по подозрению в дезертирстве 638 112 человек, из них: арестовано — 82 865, передано в военкоматы и войсковые части — 555 247" [17].

С началом Великой Отечественной население советских городов, подлежащее призыву, либо вообще не являлось на призывные участки, либо «культурно» обеспечивало себе т.н. «бронь» (фактическое освобождение от армейской службы). Сложилась целая индустрия «цивилизованного» уклонения от фронта и вооруженной защиты отечества. Широко распространилось в городах изготовление фиктивных документов для освобождения от службы в Красной Армии. Огромное количество лиц освобождали различные комиссариаты и предприятия оборонного значения. Так, в Москве до 45% мужчин призывного возраста имели бронь, а средний удельный вес получивших правдами и неправдами бронь во всех советских городах достигал 28%. По-своему правы те исследователи, которые говорят, что война 1941-1945 гг. была выиграна на крови многонационального советского крестьянства [18].

По количеству дезертиров и «политбандитов», коллабарации в целом, относительно к общей численности населения, народы Чечено-Ингушетии действительно выделялись на фоне других народов СССР и Северного Кавказа, тех же донских, ставропольских и кубанских казаков, но исключительно в пользу более скромных цифр.

По данным переписи 1939 г. общая численность чеченцев и ингушей в стране доходила до 500 тыс. человек (примерно 412-420 тыс. чеченцев и около 90 тыс. ингушей. К началу Великой Отечественной войны в Красной Армии несли срочную и кадровую службу до 9 тыс. чеченцев и ингушей. Начиная с 22 июня 1941 г. из числа кадрового резерва было в течение 2-3 месяцев призвано, еще не менее 8 тыс. чеченцев и ингушей. Кроме того, собственно на территории Чечено-Ингушетии, в течение войны было сформировано из представителей всех национальностей и за счет призыва из других областей 17 отдельных соединений (две дивизии, две бригады, отдельные специализированные батальоны)».

Мобилизационные возможности коренного населения казались исчерпанными уже в первом военном году — на фронте оказалось свыше 17-18 тыс. человек чеченцев и ингушей. Но на 1943 г. число ушедших на фронт горцев составило 32 тыс. человек, а, по другим сведениям, и все 40-50 тыс. Ведь немало чеченцев и ингушей было призвано из числа проживавших в Дагестане, Северной Осетии, Грузии и других районов СССР. Нарком НКВД-НКГБ Чечено-Ингушской АССР в 1942—1943 гг. С. Албогачиев исчислял число чеченцев и ингушей, мобилизованных на фронт, как раз в 50 тыс. человек [19, с.43; 20, с.31; 21, с.42; 22, с. 229].

К началу 1942 г., советское командование по сугубо «техническим» причинам отказалось от дальнейшего военного призыва соответствующих возрастов чеченцев и ингушей (мобилизационный резерв был исчерпан). Однако военкоматы Чечено-Ингушетии по инициативе местных властей, желавших внести свой вклад в оборону, стало практиковать в регионе добровольные «призывы». Так, зимой — весной 1942 г. в 114-ю Чечено-Ингушскую кавалерийскую дивизию сверх полного комплекта добровольцев — 4,5 тыс. человек, поступило еще 1 тыс. человек. «В первых числах марта 1942 г. дивизию, проходившую усиленную подготовку, расформировывают; создается отдельный Чечено-Ингушский 255 кавалерийский полк (штат до 1,5 тыс. человек) и кавалерийский дивизион (штат до 800-900 всадников). Однако современные фальсификаторы и пасквилянты продолжают утверждать, что якобы половина дивизии «разбежалась» или «удалось призвать лишь 50 процентов личного состава». Между тем, Красная Армия перешла на т.н. «легкие» кавалерийские дивизии с составом 4,5 тыс. человек еще летом 1941 г. отказавшись от «тяжелых» кавдивизий с штатной численностью 8,9 тыс. человек [23; 21, с.384; 24, с.23].

При численности населении Чечено-Ингушетии в начале войны 700 тыс. чел. (из них чеченцев и ингушей до 500 тыс.) к концу 1943 г. здесь официально насчитывалось 54068 семей фронтовиков. И это при том, что многие семьи давали армии от 2-х до 5-7 братьев, а семьи без вести пропавших бойцов лишались каких-либо льгот [25, с. 720]. Даже без учета многодетности чеченских и ингушских семей получается соответственно пропорционально численности населения края приходится на коренные народы 39-40 тыс. семей фронтовиков.

В античеченской литературе упорно сообщается, что еще до начала войны из числа призванных в армию на срочную службу 9 тыс. человек дезертировало якобы 797 чеченцев, ингушей. В ходе военного призыва летом 1941 г. из 8 тыс. человек запасных дезертировало мол 719 человек. А в октябре того же года из очередного призыва в 4733 военнообязанных уклонилось 362 человека. В марте-апреле 1942 г. в ходе затянувшегося формирования национальной кавалерийской дивизии из нее, по данным командира Х. Мамсурова, дезертировало 600 человек. При этом отдельные исследователи говорят, что в число военных дезертиров в республике зачисляли порой и отказников от мобилизации в т.н. трудовую армию или рабочие колонны [26].

Как мы уже отмечали, ничего выдающегося в этих цифрах на общем советском фоне нет. Так, к примеру, в Харьковском военном округе на 23 сентября 1941 г. в военкоматы явилось по повесткам всего 43% призывников РККА. А в целом процент «уклонившихся» новобранцев в разных местах страны колебался от 30 до 45% [14, с.297]. Не говорим уже о массовом дезертирстве как на пути к фронту, так и с фронта. В Чечено-Ингушетии подобные проценты на порядок ниже.

Таким образом, если исходить из минимальной цифры в 40 тыс. чеченцев и ингушей, воевавших на фронте, то за минусом 5,3 тыс. вернувшихся в 1944 г. в результате «депортации» из армии к своим семьям (хотя и не к «родным очагам, а в Казахстан), то на полях войны осталось почти 33-34 тыс. горцев, не поступивших честью и отдавших Родине самое дорогое – жизнь. Это была их страна и их война, несмотря ни на что [21, с.88; 27, с.84; 28, с.171, 200; 29, с. 460; 30, с.254; 31, с.790-796; 32, табл.36 ].

Да, помимо героев, честно исполнявших свой ратный долг, число «изъятых» дезертиров и уклонившихся от призыва в Чечено-Ингушетии к 1944 г., соответственно, составило (по данным НКВД) 4441 и 856 (заметим, что соответственно численности населения таковых в Краснодарском крае и в Ставрополье было куда выше). По стране в целом в 1941- сентябре 1944 гг. дезертиров, соответственно, набралось 1 210 224 и «уклонистов» от призыва — 456 667 (цифры не полные). Многие авторы считают, что миллионы пленных, оказавшихся в 1941-1943 гг. в немецком плену те же дезертиры, не желавшие воевать за сталинский режим [10, 31, с. 805-810; 33, с.63-64; 34, с.4-9, 14-15, 32-33; 35, с.59-60; 36; 37, с.74-75, 152-155, 158, 159;].

Собственно, чеченцев и ингушей на немецкой службе, согласно полевым материалам, было 600-700 человек. Некоторые авторы (С. Дробязко) пишут, что в течение 1943 г. немцы сформировали из числа всех военнопленных горцев 7 северокавказских батальонов численностью от 800 до 1000 человек, в которых немцы составляли от 50% до 10% командного состава (по нашему мнению, речь шла только о квоте в 7 батальонов). В годы войны упоминаются 3 конных эскадрона из северокавказских горцев, 3 пехотные роты и т.н. Северо-Кавказский легион, но горцы упоминаются также в Азербайджанском легионе (дагестанцы) и в Грузинском (осетины и абхазцы). Общая численность горцев Северного Кавказа, служивших в действующих частях вермахта в течение войны гипотетически могла составить 7-8 тыс. человек, но не в реальности. Так пасквилянт И. Пыхалов сообщает о наличии трех чеченских рот в вермахте и дает фамилии командиров еще двух «чеченских рот», например, Алаудина Устарханова. О том, что он же один из героев французского Сопротивления и кавалер ордена Почетного Легиона, пасквилянт не сообщает. Но информирует, что из «214 чеченцев первой роты (батальон 836. – Я.А.) 97 были привлечены к уголовной ответственности. По данным КГБ СССР, 40 человек из числа отбывших наказание, проживали в 1987 году в Чечено-Ингушетии». Здесь, как всегда, не даны сравнительные цифры: к началу одного 1943 г. немцы укомплектовали на «Восточном» фронте сотни батальонов и отдельных рот главным образом из славян [33, с. 68; 34, с.4-9, 14-15, 32-33; 31, с. 806-808; 38; 39; 40, с.283-284]. Кстати, те же «чеченские роты» просуществовали недолго: в свое время автору этих строк довелось разговаривать с помянутыми чеченцами – «ветеранами» вермахта. Выяснилось, что немцы разогнали чеченские роты отдельными взводами по всей Европе из-за злостного неповиновения немецким офицерам и свирепых драк с «камрадами» по оружию.

Необходимо также отметить, что цифры, приводимые профессиональным ксенофобом и пасквилянтом И. Пыхаловым в доказательство чрезвычайно «скромных» потерь, понесенных малыми народами СССР в ходе войны в 1941-1945 гг. со ссылкой на военного архивиста Г.Ф. Кривошеева, являются результатом недоразумения, если не хуже. Так, согласно Кривошееву, потери чеченцев, ингушей в войне составили 2,3 тыс. человек, рассчитанных по неизвестной нам методике, да и то только по цифрам потерь 1943-1945 гг. [37, с. 74-75, 152-155, 158-159; 40, с.268-269; 42, табл. 121, прим. 49]. Ряд исследователей, в стране и за рубежом, скептически относятся к выкладкам указанной книги и к военной отчетности сталинского времени. Так, за всю войну командирами Красной Армии было официально доложено только о 36 тыс. красноармейцах, попавших в немецкий плен, а их было почти 6 млн.!

Следует отметить, что проблема коллаборации в казачьих районах Северного Кавказа была куда более сложной и существенной. Здесь, в пределах границ Краснодарского, Ставропольского краев и Ростовской области наблюдалось широкое формирование казачьих частей. Один из казачьих полков — 6-й Терский, достигал в своей численности, по косвенным данным, до 2 тыс. человек (в литературе упоминаются еще 4-й и 10-й Терско-Ставропольские полки). Все казачьи части, по отзывам немцев, хорошо зарекомендовали себя в боевых условиях. Советские разведчики, говоря о составе одной из казачьих дивизий вермахта, докладывают: «В 6-м Терском полку преобладают терские казаки в возрасте до 45 лет, иногда вместе с сыновьями. Политико-моральное состояние частей дивизии крепкое…, является вполне боеспособной…». В частности, казачий полк под командованием полковника Иоахима фон Юнгшульца (носивший имя своего командира) отличился в боях возле населенного пункта Ачикулак [43, с. 3-4; 44, с. 38]. Здесь же, но по другую сторону фронта, храбро воевали и понесли тяжелые потери всадники 255-го отдельного Чечено-Ингушского полка Красной Армии.

Речь на Кубани и Тереке в период немецкой оккупации шла о подлинно массовом народном движении в пользу гитлеровской Германии, в которой местное русское население и в первую очередь казаки увидели свое спасение от сталинской машины уничтожения [45]. Вместе с тем, необходимо отметить, что несколько сот тысяч казаков доблестно сражались с фашистами во всех родах войск Красной Армии и составили основу практически всех советских кавалерийских корпусов.

Так же, как и проблема коллаборации горских народов остро волнует некоторых российских историков и откровенных фальсификаторов деятельность немецких диверсантов и шпионов на территории советской Чечено-Ингушетии. Известно, что германской военной разведкой (Абвер) был разработан довольно авантюристический план под кодовым названием «Шамиль», предусматривавший захват нефтедобывающих районов Северного Кавказа при помощи воздушно-десантных и диверсионных групп [46, с.209; 47, с. 5].

В августе-сентябре 1942 г., на территорию Чечено-Ингушетии было десантировано 5 групп немецких диверсантов-парашютистов, общей численностью 67 человек под командованием О. Губе, Т. Засиева, А. Дзугаева, Э. Ланге и Г. Реккерта. Еще три группы диверсантов появились в Чечено-Ингушетии спустя один год — в августе 1943 г. Общая численность парашютистов во всех группах составила 77 человек, из которых 13 человек были чеченцами и ингушами по национальности, остальные немцы, осетины и русские. Но при этом, с первого дня своей переброски в Чечню диверсанты оказывались под плотной опекой «лжеабреков»-чекистов и чеченских, ингушских мюридов шейха Б. Арсанова, которые не только не дали врагам совершить диверсии, но и сдали в конечном счете агентов, в связанном виде, властям [13; 35, с.48-49; 31, с.820; 48].

Надо отметить, что надежды определенных групп в среде народов СССР на самоопределение в условиях немецкой оккупации были эфемерными. Гитлеровская верхушка отрицательно относилась к подобным планам. Немецкие офицеры фронтового штаба, более или менее достоверно знавшие ситуацию на Северном Кавказе, четко заявляли посланцам разного рода бутафорских «правительств», что Германия «не нуждается в каких-либо союзниках внутри советской России» [30, с. 204; 49, с.366, 368; 50, с.4; 51, с.604-605; 621-623].

Отметим в порядке сравнительно-исторического анализа, что по данным компетентного в своих вопросах В. Шелленберга (начальник внешней разведки Главного имперского управления безопасности), в пределах основной части Восточного фронта «в лагерях для военнопленных отбирались тысячи русских, которые после обучения забрасывались на парашютах вглубь русской территории». Так, только в 1941 г. советскими спецслужбами было задержано во фронтовой зоне 2343 шпиона, 699 диверсантов, 4647 изменников родины. По данным НКВД СССР, на 8 августа 1942 г. (примерно за один год войны) было арестовано 7755 агентов противника (по другим источникам 11765). За годы войны число задержанных агентов только из числа парашютистов составило 1854 человека, радистов – 631. Причем 389 радиостанций с соответствующими группами вражеских разведчиков так и остались нераскрытыми. Укажем также для сравнения, что только на территории Москвы и Московской области в течении, осени и зимы 1941 г. количество выявленных и захваченных агентов немецкой разведки составило свыше 200 [52, с.215; 53].

Отдельно можно сказать и о соседних Чечено-Ингушетии территориях. Так, в течение первого года войны в горную часть Дагестана, где обострилась общественно-политическая обстановка, немцы направили «152 шпиона и диверсанта, в том числе 50 парашютистов». По многим районам Дагестана, не исключая плоскостные, прокатилась волна диверсий. Летом 1942 г. в Дагестане было выявлено и арестовано еще 42 парашютиста. На территорию Кабардино-Балкарии в общей сложности было заброшено 12 диверсионных групп общей численностью до 100 человек. «Бандповстанческое» движение активизировалось и в Северной Осетии. Во время оккупации части республики коллаборационисты создавали не только мобильные отряды, диверсионные группы и разведывательную сеть, но и некое подобие регулярных войск из числа дезертиров, местных жителей, пленных и перебежчиков Красной Армии. Интересен и тот факт, что при отступлении немцев с ними добровольно ушло до 4 тыс. уроженцев Северной Осетии [54, с.62-73; 55, с.144-167; 56].

Прямо примыкает к проблеме коллаборации чеченцев и ингушей в годы Великой Отечественной войны и проблема бандповстанческого движения в горах. Из действовавших в горах Чечено-Ингушетии накануне войны вооруженных групп, по терминологии НКВД-НКГБ — «банд», первоначально только одна, возглавляемая Хасаном Исраиловым, по мнению властей, являлась «повстанческой группой», а остальные носили чисто уголовный характер. Причем, первые месяцы войны все эти «банды» особой активности не проявляли — всего было зафиксировано 4 «бандпроявления», в ходе которых погибло 9 человек, включая одного партийного работника [57].

Акции бандитов и лжеабреков-чекистов в горах Чечни «спровоцировали» НКВД осенью 1942 г. на проведение крупных операций в горах, направленных целиком против местного населения как такового. За 1942 г. число убитых на территории Чечено-Ингушетии без суда и следствия «бандитов» составило 295 человек. Кроме того, были задержаны 180 человек, уклонявшихся от мобилизации и, якобы, 1762 дезертира. Но и сами каратели, в результате оказанного убийцам в мундирах сопротивления, потеряли в тот год только убитыми 61 военнослужащего [58].

Проверка, проведенная работниками центрального аппарата НКВД СССР (лето 1943 г.) показала, что из 213 граждан, убитых в том году чекистами, только 22 состояли на оперативном учете, на остальных не было никакого материала. Это были рядовые граждане, задержанные и убитые произвольно, для «отчетности». Дополним и мы данные об убитых «политбандитах»: «18 апреля 1943 года по дороге из с. Бельты в Саясановское НКВД конвой из взвода Волосова… По договоренности между собой расстрелял сопровождаемых ими задержанных граждан, … В тот же день…, по предварительной договоренности с конвоем приказал расстрелять 17 человек советских граждан, в том числе 15-летняя девушка». Заместитель наркома НКВД Чечено-Ингушской АССР Колесников, покрывая палачей, необоснованно доносил, что «задержанные были расстреляны при попытке к бегству» [28, с.37; 59, с. С.474-475].

18 июня, по данным райкома партии, на территории Галанчожского района бандитами в форме были убиты на двух хуторах 11 жителей – 1 мужчина 60 лет, 4 женщины от 24 до 75 лет, 6 детей от 2 до 13 лет. Материальное имущество, скот горцев были разграблены, а дома сожжены. 20 июня 1943 г. чекистская банда из 141 полка НКВД ясным днем убила на хуторе Беженой Итум-Калинского района 8 женщин и детей [35, 114-117, 121].

Заметим, что в принципе куда более резкий всплеск бандитизма, наблюдался в советских городах и районах Европейской части СССР по мере приближения немецкой армии. В той же Москве осенью 1941 г. массы бандитов, пользуясь паникой, вышли на улицу и средь белого дня грабили склады, магазины и учреждения. Власти были вынуждены (впервые в стране и именно в Москве, а не в Чечне) ввести осадное положение и практиковать публичные расстрелы на месте [60, с. 26; 61, с.63, 69-70; 62].

По данным отдела борьбы с бандитизмом НКВД СССР, за 1941-1944 гг. по всей стране были ликвидированы 7163 повстанческих и бандитских групп, общей численностью 54130 человек. А вот количество «зарегистрированных» преступных групп в тот же период составило по стране 11841. Кстати, в Московской области к 1944 г. было ликвидировано 162 банды с 673 участниками. «Отличались» и казачьи районы Северного Кавказа — 499 «бандповстанческих» групп имелось в Краснодарском крае и 541 в Ставропольском крае. Из них только за 1943 г. по Краснодарскому краю было ликвидировано 207 банд с 2250 участниками, при этом убито 211, арестовано 1052 и легализовано 987 бандитов [13; 28, с.121; 63, с.188, Приложение №1; 64, с.92; 65, с. 92].

Тема этнической депортации чеченцев и ингушей не входит в проблематику нашей статьи, потому ограничимся несколькими замечаниями, которые, возможно, позволят взглянуть по-новому на некоторые вопросы. Необходимо прежде всего согласиться с мнением П. Поляна считать выселение чеченцев и ингушей этнической депортацией раз «основанием для депортации принципиально послужил этнический фактор» [59, с.6-7].

И, действительно, отсутствие или наличие явления коллаборации у чеченцев и ингушей (а также их героическое участие или неучастие в войне 1941-1945 гг.) не играли никакой роли в принятии в их отношении карательных мер по национальному признаку. По крайней мере с десяток этносов СССР с точки зрения требований лояльности к режиму и государству в годы войны были куда более конкретно «виновны» чем чеченцы и ингуши, балкарцы или калмыки, турки-месхетинцы или крымские татары, советские немцы или греки, однако депортации не подверглись. Просто отдельные малые народы имели меньшую ценность в сталинском СССР и служили расходным материалом для решения некоторых сиюминутных «политических задач» (пусть и ложно понятых), а навеянных порой звериной прихотью одного политического деятеля, подчинившего страну.

Явус АХМАДОВ,

доктор исторических наук, профессор, академик АН ЧР

На снимке: доктор исторических наук, профессор, академик АН Чеченской Республики Явус Зайндиевич Ахмадов во время его выступления в монархическом обществе Москвы и кровавой сущности сталинского режима